Андрей Балабуха
Источник:
Андрей Балабуха "Когда врут учебники истории. Прошлое,
которого не было"
Утешительный миф
Суть мифа, о котором нам предстоит говорить в этой главе, с предельным
лаконизмом сформулирована Пушкиным: «России определено было великое
предназначение: ее необозримые равнины поглотили силу монголов и остановили их
нашествие на самом краю Европы, варвары не осмелились оставить у себя в тылу
порабощенную Русь и возвратились в степи своего Востока. Образующееся
просвещение было спасено растерзанной Россией». Эти слова – или, по крайней
мере, сам стоящий за ними тезис – заучивали поколения российских гимназистов и
советских школьников, а потом всю жизнь исполнялись сознанием жертвенной
исторической миссии наших соотечественников по спасению Европы. Очень, надо
сказать, утешительное в неустроении нашем ощущение!
Не знала об этом только Европа, в полной мере ощутившая на себе монгольскую
мощь во время Великого западного похода 1241–1242 годов, во главе которого стоял
многоопытный военачальник и ближайший сподвижник Чингисхана Субэдэй-багатур.
Великий западный поход
Позволю себе напомнить основные вехи этой кампании.
Оставив тридцатитысячную армию охранять пути сообщения на покоренных русских
и половецких землях, Субэдэй с остальными имевшимися в его распоряжении ста
двадцатью тысячами человек вторгся в Центральную Европу. Он прекрасно понимал,
что и Венгрия, и Польша, и Богемия, и Силезия – каждая из этих стран способна
выставить армию многочисленнее монгольской. Не менее четко он осознавал, что
нападение на любую из них незамедлительно приведет к конфликту с тремя
остальными, а также со Священной Римской империей. Но Субэдэй достаточно хорошо
ориентировался в хитросплетениях европейской политики – политическая разведка у
монголов была налажена отменно, их агенты действовали чуть ли не во всех
странах, – и потому был уверен, что успеет закрепиться в Центральной Европе,
прежде чем враждующие друг с другом папа римский и германский император, а также
английский и французский короли поймут, что происходит, и попытаются вмешаться.
А затем можно будет поочередно разобраться и с ними.
Субэдэй разделил свою армию на четыре орды по три тумена в каждой. Первая –
командовал ею хан Кайду, внук Угедея – должна была прикрывать северный фланг.
Прикрывать южный – вторгшись с юга в Венгрию, через Трансильванию и долину
Дуная, – должен был хан Кадан, сын Угедея. Две остальные орды – под
командованием Батыя и самого Субэдэя – должны были параллельными, судя по всему,
маршрутами наступать через Центральные Карпаты и встретиться уже в Венгрии – на
восточном берегу Дуная, перед городом Пешт, напротив столицы, Буды.
Хан Кайду, чьей задачей было отвлечь внимание поляков, богемцев и силезцев от
главной цели похода, выступил в начале марта 1241 года, несколько раньше
остальных. Он пронесся через Польшу и Силезию, разгромив по пути три больших
польских армии. Сам он шел с двумя туменами (третий, которым командовал хан
Байдар, защищая правый фланг Кайду, отвернул на север, через Литву, а потом на
запад, через Восточную Пруссию и вдоль балтийского побережья в Померанию) и в
марте наголову разбил под Краковом армию польского короля Болеслава V.
Пока монгольские тумены предавали северо-восточную Европу огню и мечу, паника
ширилась. Волны беженцев в ужасе катились на запад. Город за городом
захватывался, грабился и сжигался; беженцев становилось все больше, слухи – все
кошмарнее. Когда в начале апреля два тумена Кайду появились в Силезии и осадили
ее столицу, город Бреслау (современный Вроцлав в Польше), европейцы были
убеждены, что под его командованием не двадцать, а все двести тысяч человек. Это
ощущение лишь укрепилось под влиянием победы монголов в битве при Легнице (иначе
– немецкий Вальштадт; в современной Польше), состоявшейся 9 апреля 1241 года. О
ней уже говорилось в десятой главе, так что здесь остается упомянуть лишь о
некоторых деталях, которым в рассказе об Александре Невском не нашлось места.
Во-первых, некоторые польские историки считают, что при Легнице монголы
применили новинку, с которой европейцы никогда прежде не сталкивались, –
химическое оружие. В подтверждение своего тезиса эти специалисты ссылаются на
описание едкого дыма, застлавшего долину во время битвы. Монгольские позиции
находились с наветренной стороны, и ветер сносил ядовитый газ в сторону
противника. Газ этот выбрасывался с помощью специальных труб, украшенных
головами драконов. Гипотеза, возможно, и спорная, но любопытная и требующая
дальнейшего исследования.
Во-вторых, для прикрытия своего развертывания монголы подожгли тростник, создав
тем самым дымовую завесу, над которой лишь поднимались время от времени бунчуки,
с помощью которых передавались приказы (силезцы разглядели и впоследствии
описали только один, состоявший из скрещенных овечьих костей и хвоста черного
яка). Монгольская легкая кавалерия осыпала армию Генриха II дождем стрел –
ответная стрельба оказалась малоэффективной, поскольку монголы, едва
показавшись, тут же снова скрывались в дыму. Тогда в атаку на монгольский
авангард ринулись польские рыцари и рыцари Тевтонского ордена. И хотя сражение в
дыму было затруднено до чрезвычайности, им удалось обратить противника в
бегство. Однако последовавшего за тем натиска монгольской тяжелой кавалерии не
выдержали уже европейцы, тем более что хитрые степняки кричали по-польски:
«Спасайся, спасайся!» – чем вызвали замешательство в рядах союзных войск. А
когда Генрих II Благочестивый пал в бою и весть об этом прокатилась по войску,
отступление превратилось в бегство.
В-третьих, на том основании, что монголы не стали преследовать разрозненные
остатки европейского воинства, панически бежавшие на запад, некоторые историки
ошибочно заключают, будто битва у Легницы окончилась вничью, а татары понесли
столь тяжелые потери, что решили наступления на Германию не продолжать. В
действительности же преследовать бежавших хану Кайду было совершенно незачем. Со
своей задачей он справился: весь север Центральной Европы – от Балтики до Карпат
– был опустошен. Теперь правому флангу армии Субэдэя абсолютно ничто не грозило
и грозить не могло. Единственная оставшаяся в регионе боеспособная армия –
богемского короля Венцеслава – отступала на северо-запад, чтобы присоединиться к
войску, спешно скликаемому германской знатью. Столь блестяще исполнив роль,
отведенную ему в планах Субэдэя, хан Кайду отозвал с балтийского побережья тумен
прикрытия и, по пути разоряя Моравию, двинулся на юг, в Венгрию, на соединение с
главными силами.
Наконец, еще одним любопытным обстоятельством является участие в битве
русских – естественно, на монгольской стороне. Само по себе это отнюдь не
удивительно. В сущности, собственно монголов, тех, что послужили ядром
кристаллизации гигантской империи, было очень мало. Большую часть их войска
составляли представители покоренных народов, и русские не стали исключением.
Кстати, именно русские со времен Хубилая традиционно охраняли ставку великого
хана в Бэйцзине – им Кубла-хан и его преемники доверяли безоговорочно.
Южная орда прикрытия действовала не менее эффективно, хотя ее продвижение
несколько задержали оттепель и разливы рек. После трех генеральных сражений к 11
апреля все сопротивление в Трансильвании было окончательно сломлено. Через
теснину Железных Ворот хан Кадан прошел между Карпатами и Дунаем и двинулся на
север, в Венгрию, на соединение с армией Субэдэя.
Тем временем главные силы монгольской армии 12 марта прорвались через
венгерскую стражу на карпатских перевалах. Когда известие об этом дошло до
короля Белы IV, тот созвал в Буде, в 200 километрах от гор, военный совет –
решить, как остановить монгольское вторжение. Пока совет заседал, 15 марта
поступило сообщение, что монгольский авангард уже появился на противоположном
берегу реки. Однако Бела IV не ударился в панику. Пока монгольское наступление
сдерживалось широким Дунаем и мощными укреплениями Пешта, он собрал почти
стотысячную армию.
В начале апреля Бела IV, уверенный, что отобьет агрессора, выступил со своей
армией из Пешта на восток. Монголы отступили. После нескольких дней осторожного
преследования, вечером 10 апреля, Бела IV догнал их – возле реки Шайо, почти в
160 километрах к северо-востоку от современного Будапешта, – и удивил Субэдэя
тем, что первым делом отбил у малочисленного монгольского караула мост через
Шайо. Затем он обустроил мощный предмостный плацдарм, а с остальной частью армии
разбил на западном берегу реки укрепленный лагерь, огородив его кольцом из
скованных вместе фургонов. Разведка донесла ему точную численность монгольского
войска, и король знал, что его армия существенно больше.
Тут стоит поговорить еще об одной расхожей ошибке. Слово «орда», означающее
монгольское племя или действующую армию, стало синонимом неисчислимых полчищ,
поскольку западные противники монголов отказывались верить, что побеждены
численно уступающими силами. Отчасти, чтоб оправдать свое поражение, отчасти
потому, что им ни разу не представлялось возможности разобраться в
организационной системе, благодаря которой монголы умудрялись наносить удар со
скоростью и силой урагана, в XIII веке европейцы искренне заблуждались, полагая,
будто монгольские армии – это исполинские, относительно неуправляемые полчища,
которые добиваются победы одним лишь подавляющим численным перевесом.
На самом же деле Чингисхан со своим войском совершал то, что едва ли
оказалось бы под силу и современной армии, в первую очередь благодаря тому, что
войско его не имело равных в отношении обучения, организации и дисциплины – как
среди современников, так и, пожалуй, за всю человеческую историю. Как правило,
монгольская армия оказывалась гораздо меньше, чем выставленная противником.
Самое многочисленное свое войско Чингисхан собрал для покорения Хорезма – 240
000 человек. Но ни одна из монгольских орд, покорявших Русь, а затем страны
Восточной и Центральной Европы, не превышала 150 000 человек.
Увы, и королю Беле IV численное превосходство не помогло в битве на Шайо.
Перед самым рассветом 11 апреля 1241 года на защитников предмостного
плацдарма обрушился ливень монгольских стрел и камней, «сопровождавшийся
громоподобным шумом и огненными вспышками». Поскольку о громе и вспышках
современники упоминали и в описаниях битвы при Легнице, некоторые историки
усматривают здесь намек на первое в практике европейских войн применение
артиллерии. Однако Эрнест и Тревор Дюпюи в свой «Всемирной истории войн»
полагают, что «скорее они [монголы. – А.Б.] следовали привычной тактике:
использовали баллисты и катапульты, а для пущего эффекта – ранние варианты
китайских шутих». Но в любом случае это был аналог современной артподготовки. За
нею – как и в современной тактике – последовало стремительное наступление.
Сопротивление защитников плацдарма, ошеломленных этой вакханалией огня,
смерти и разрушения, было быстро сломлено, и монголы хлынули по захваченному по
мосту на западный берег Шайо. Разбуженный шумом боя Бела IV принялся торопливо
выводить из укрепленного лагеря главные силы. Завязалась ожесточенная битва. Но
внезапно выяснилось, что это была не атака, а лишь отвлекающий маневр.
Главные силы – три тумена, тридцать тысяч человек под непосредственным
командованием Субэдэя – под прикрытием темноты вброд форсировали холодные воды
Шайо южнее моста и повернули на север, чтобы ударить венграм в правый фланг и в
тыл. Не в силах устоять против столь сокрушительного напора, европейцы поспешно
отступили в лагерь. К семи часам утра тот уже был со всех сторон окружен
монголами, которые несколько часов забрасывали его камнями, стрелами и горящей
нефтью.
Самым отчаявшимся венграм показалось, будто на западе в окружении наметился
просвет. Несколько всадников беспрепятственно ускакали. Пока монголы усиливали
натиск с других сторон, больше и больше венгров незаметно выскальзывали из
окружения. В конце концов сопротивление защитников лагеря было сломлено и
оставшиеся в живых беспорядочной толпой поспешили вослед беглецам – многие даже
бросали оружие и доспехи, чтобы сподручнее было улепетывать. И внезапно
выяснилось, что монголы подстроили им ловушку: со всех сторон неожиданно
обрушилась конница на свежих лошадях, рубя изможденных венгров, загоняя в
болота, предавая огню и мечу окрестные деревни, где беглецы безуспешно пытались
укрыться. За несколько часов жуткой бойни венгерская армия фактически перестала
существовать; потери составляли от сорока до семидесяти тысяч человек.
Что еще существеннее, разгром этот неоспоримо свидетельствовал: под контролем
монголов оказывалась вся Восточная Европа – от Днепра до Одера и от Балтийского
моря до Дуная. За четыре месяца монголы одержали верх над христианскими армиями,
в совокупности пятикратно превосходившими их числом.
За лето 1241 года Субэдэй упрочил контроль над Восточной Венгрией и занялся
подготовкой следующей зимней кампании – вторжения в Италию, Австрию и Германию.
В Западной Европе царила паника; отчаянные попытки организовать коллективный
отпор ни к чему не приводили. Сразу после Рождества монголы переправились через
замерзший Дунай. Их передовые отряды перешли Альпы перевалом Бирнбаумер-Вальд и
вышли в Северную Италию, а разведчики второй колонны долиной Дуная двинулись к
Вене.
И тут в дело вмешался случай, в котором многие охотно усматривали
божественное провидение.
Неожиданно из Каракорума пришло сообщение: 11 декабря 1241 года умер великий
хан Угедей, сын и преемник Чингисхана. Закон же, установленный Чингисханом
(«Яса»), недвусмысленно гласил, что «в случае смерти правителя все чингизиды,
где бы ни находились, обязаны незамедлительно вернуться в Монголию, дабы принять
участие в курултае – выборах нового великого кагана».
Скрепя сердце, Субэдэй был вынужден напомнить троим ханам-чингизидам (Батыю,
Кайду и Кадану) об их династическом долге. Монгольские тумены отступили
буквально от самых стен Венеции и Вены, население которых было охвачено
смертельным страхом, и больше никогда уже не возвращались. Их обратный путь на
восток пролег через Далмацию и Сербию, а потом через северную Болгарию – в
результате Сербское и Болгарское царства оказались опустошены и разорены
подчистую.
Отдельного упоминания заслуживает малоизвестный эпизод, послуживший своеобразным
эпилогом этого похода. Один тумен под командованием хана Байдара двинулся из
Северной Италии на Запад. Пройдя югом Франции, монголы, практически не встречая
сопротивления и легко отражая эпизодические мелкие атаки, Ронсевальским ущельем
углубились в Пиренеи, затем стремительно прошили весь Иберийский полуостров и
вышли к берегу Атлантического океана. Таким образом был выполнен завет
Чингисхана – достичь «последнего моря». Здесь они набрали (Бог уж весть, во что)
соленой океанской водицы и тем же скорым маршем двинулись обратно. О темпах
этого продвижения красноречиво свидетельствует тот факт, что основные силы
Субэдэй-багатура они догнали уже в Северном Причерноморье.
Да, завоеватели ушли из Западной, Центральной и Восточной Европы. Но не
потому, что завоевание этих стран оказалось непосильной для них задачей. И
убедительно продемонстрировали европейцам, кто хозяин на поле боя.
Следовательно, говорить о том, что русские «необозримые равнины поглотили силу
монголов и остановили их нашествие на самом краю Европы» не приходится. Хорош
край Европы – Венеция и Вена, не говоря уж об атлантическом побережье…
Грозный тыл
Перейдем теперь к другой части пушкинского тезиса: «варвары не осмелились
оставить у себя в тылу порабощенную Русь и возвратились в степи своего Востока».
Почему монголы возвратились на Восток, мы уже знаем. Замечу, кстати, что сама по
себе их экспансия с уходом из Европы отнюдь не умерилась, завоевательский пыл
ничуть не иссяк, – один знаменитый Желтый крестовый поход чего стоит! – просто
сменилось направление. Иногда говорят, будто смутила монголов европейская
городская культура, с которой им-де было не совладать, и они почли за благо
удалиться; что здешние лесистые пространства не давали развернуться монгольской
коннице. Однако и городов , и лесов на Руси хватало. Так ведь не помешали они
одним, не спасли других… И в Азии, где мощно двинулась на юг и на запад империя
хулагуидов – потомков хана Хулагу внука Чингисхана через младшего сына, Толуя, –
городов хватало. Что опять-таки не помешало и не спасло. Так что приходится
признать, ушли монголы по собственной воле, а не вернулись и не продолжили
завоеваний в силу изменения политических интересов.
Так что порабощенная Русь в тылу тут ни при чем. Да и с порабощением не все
ясно. Чего стоит одна лишь деталь: отправляясь покорять Европу, Батый ни в
одном русском городе не оставил гарнизона. И это в совсем недавно
завоеванной-то стране! Тем не менее он полностью полагался на лояльность местных
правителей. Причем практика подтвердила, что хан имел к тому все основания:
русские князья с готовностью признавали владычество Орды. Более того, оно было
им выгодно: эту внешнюю силу они с удовольствием использовали в собственных
семейных распрях (не забудем, что практически все они были связаны родством или
свойством). Как писал в своей «Истории государства Российского от Гостомысла до
Тимашева» граф Алексей Константинович Толстой,
Что день, то брат на брата
В орду несет извет;
Земля, кажись, богата –
Порядка ж вовсе нет.
Само понятие «татаро-монгольское иго» не встречается ни в одном
историческом документе тех времен, к которым относится. Впервые оно
зафиксировано в XVIII веке, когда в петровские времена Россия (точнее, правящая
ее элита) ощутила отсталость страны по отношению к Европе, вследствие чего и
начала испытывать потребность в утешительном мифе: мол, кабы да не татарское
иго, никому бы нас не вовек догнать!
Гораздо справедливее говорить об отношениях вассалитета, установленных между
русскими землями и Ордой. Признав ханскую власть, князья стали его вассалами,
что являлось признанной нормой и для Европы. Ведь даже английские короли, став
после женитьбы Генриха II Плантагенета на Элеоноре Аквитанской сеньорами
Аквитании, стали вассалами французской короны, что и обернулось в конце концов
Столетней войной, причем наибольшее зло эта война принесла не Англии, а Франции.
Кстати, у нас – и примерно в то же время – вассальная зависимость от Орды также
кончилась плохо именно для нее… Здесь стоит заметить, что вассалитет накладывал
определенные обязательства на обе стороны. Неукоснительно соблюдая это, Орда
неизменно считалась со всеми нормами русского законодательства. Так, когда
великий князь владимирский Юрий Всеволодович погиб в 1238 году в битве на реке
Сить, в полном соответствии с русским лествичным правом Батый выдал ярлык на
великое княжение его брату, Ярославу Всеволодовичу, отцу Александра Невского. А
в 1243 году Ярослав призвал русских князей признать хана Батыя «своим царем».
Отдельные антимонгольские выступления, разумеется были – и организованные, и
стихийные. Стоит вспомнить и восстание, поднятое братом Александра Невского,
Андреем Ярославичем. И упорную, хоть и тщетную борьбу Даниила Романовича
Галицкого – единственного в отечественной истории короля. И более поздние
попытки Михаила Черниговского сколотить антиордынскую коалицию в Западной Европе
– попытку, за которую гордый князь заплатил в Орде жизнью. Но все это были
разрозненные, одиночные выступления.
В целом же ни до Куликовской битвы 1380 года, ни на протяжении следующего
века Русь не предпринимала никаких попыток освободиться от «ига». Само же это
освобождение весьма условно, поскольку Золотой Орды к тому времени добрых
полсотни лет как не стало – она распалась на Астраханское, Крымское, Казанское и
Сибирское ханства, постоянно враждовавшие друг с другом и в этой борьбе
неизменно прибегавшие к помощи московских великих князей. Так что в «Стоянии на
Угре» русские противостояли не Золотой Орде, а войску хана Ахмата,
провозгласившего себя главой некоей нелигитимной Большой Орды, и двинувшегося
походом на Москву…
Так стоило ли ханам опасаться за подобный тыл?
Порабощенная страна
Это еще одна составляющая пушкинской формулы, и она также оспаривается без
особого труда.
В любом школьном учебнике истории по сей день царствует версия, согласно
которой Орда разорила все города Русской земли – лишь Новгород и Псков остались
непокоренными после «чуда у Игнач-креста». Однако на самом деле в ходе зимней
кампании 1237–1238 годов разорению подверглись только восемнадцать русских
городов, причем в большинстве своем они были восстановлены уже через год-другой.
А городов на Руси в начале XIII века известно около четырехсот! Замечу, кстати,
что эти восемнадцать городов отличились не только героическим сопротивлением
захватчикам, которое должно по сей день являть для нас патриотический пример, но
и убийством или поношением татарских послов. Фигуры же посла и толмача
почитались неприкосновенными, и посягательство на них требовало – в урок прочим
– немедленного и кровавого возмездия.
В шестидесятые годы прошлого века археологи раскопали на Киевщине ряд селищ,
походя разоренных монголами. Любопытная деталь: в культурном слое – ни останков
людей, ни останков животных. Получается, что даже соседней рощи было достаточно,
чтобы крестьянин при приближении отряда ордынцев укрылся там и с семьей, и со
скотиной. Если же он мог уйти поглубже в лес, то оказывался в полной
безопасности – в леса ни один самый доблестный нукер не шел. Приходится
признать, что в ходе монгольского завоевания пострадало лишь городское население
– причем только тех городов, которые оказывали сопротивление. Сельское же
население осталось практически нетронутым.
Само собой, сказанное не означает, будто монголы были этакими добродушными
гостями. Завоеватели есть завоеватели, и всякое завоевание глубоко аморально
(жаль только, моральные критерии к истории неприменимы). Были и жертвы, и
неизбежные военные разорения. Был обреченный героизм Евпатия Коловрата. И
предательства были. Все было. Но если взглянуть, так сказать, «с птичьего
полета», то становится ясно: в разорении Руси монголы заинтересованы никоим
образом не были. Завоевание для них являлось в первую очередь предприятием
экономическим. А какую дань возьмешь со страны, лежащей в руинах?
Кстати, о дани. Скрупулезно исчисляя все, что можно, монголы очень точно
определяли ее размер. И взимали десятину (то есть 10% дохода) со всех земель,
промыслов и так далее – исключение составляла только не облагаемая данью
церковная собственность. Сравните: во второй главе я упоминал, что во времена
Владимира I Святого Новгород платил Киеву дань в размере 66%. Сдается, что и по
сравнению с налогами, принятыми в наши дни, монгольский подход нельзя не счесть
более чем гуманным…
Беда в том, что взимание дани русские князья фактически взяли на откуп. И
обирали собственных подданных ровно настолько, чтобы на оставшееся можно было не
умереть с голоду. Объяснялось это, разумеется, необходимостью выплачивать дань
Орде (необходимость выплачивать внешние долги государства за счет собственных
подданных или граждан – вечный бич России). Впоследствии, когда народ попривык и
притерпелся, и вовсе не объяснялось. Но это уже проблемы взаимоотношений
русского народа со своей властью, а не Руси с Ордой.
Кое-что о щитологии
И последнее в пушкинской формуле, что нуждается в комментарии – представление о
монголах как о степных варварах и крушителях цивилизации.
Как укладываются в это представление такие, скажем, факты?
Веротерпимость, издавна считается как раз одним из определяющих факторов
цивилизованности. Так вот, положения о веротерпимости зафиксированы уже в «Ясе»
Чингисхана (по неизвестным причинам он отказал в покровительстве лишь иудаистам
– чем-то они не пришлись, видно, ко двору). Сами монголы, ядро империи,
исповедовали так называемую черную веру бон. Однако в Орде было много и
христиан-несториан, и мусульман. Христианином был, например, сын Батыя, царевич
Сартак, побратим Александра Невского. Крестником Александра Невского, кстати,
был великий баскак владимирский Амирхан; его христианское имя история тоже
сохранила – Захар. Несторианство исповедовали жены великого кагана Мункэ и вождя
Желтого крестового похода хана Хулагу… А брат Батыя, хан Берке, был ревностным
мусульманином и активно уговаривал ордынскую знать принять ислам; однако ему
ответили, что, во-первых, не ханское это дело – указывать, в кого и как верить,
а во-вторых, как это мы станем мусульманами? мы разве медники или сапожники? И
только в правление хана Узбека, пришедшееся на 1314–1340 годы, ислам в качестве
официальной религии приняла вся Золотая Орда.
Наличие на выборах международных наблюдателей считается сегодня нормой. Однако
ввели ее в употребление еще монголы. Вот, скажем, тот курултай, ради присутствия
на котором орды Субэдэя-багатура ушли из Европы. История с ним была длинная,
выборы великого хана откладывались на протяжении четырех лет – в основном, из-за
соперничества сыновей Джучи и Угедея, реальная же власть тем временем находилась
в руках вдовы Угедея – Тураки. В конце концов в январе 1246 года каганом избрали
Гуюка. И все это время в Каракоруме пребывали Плано Карпини, посол папы римского
Иннокентия IV; двое грузинских царевичей, русский князь Ярослав Всеволодович,
отец Александра Невского; послы багдадского халифа и английского короля; посол
короля Франции Людовика IX – уже упоминавшийся в главе, посвященной князю Игорю,
Гийом де Рубрук… Это равно свидетельствует и об естественном всеобщем интересе к
монгольским делам, и о стремлении монголов показать всему миру, что их
внутренняя политика ведется открыто и честно (в теории, конечно; на деле были
там и подкупы, и отравления, и… словом, все, что заведено от веку).
Или вот еще: не кто-нибудь, а Чингисхан в 1227 году впервые в мире начал
выпуск бумажных денег. Позднее, при его преемниках, в Монгольской империи
печатали бумажные купюры ста видов. Тогда же началось и зарождение банковской
системы Монголии. Так, по указу хана Мункэ от 1253 года печатались деньги на
рисовой бумаге, производство которых регулировал Отдел по делам денег. А уже в
1260 году хан Хубилай открыл в Каракоруме Управление для сдачи денег (в
современной терминологии – банк). Не знаю, как вас, а меня это удивило. И
почему-то порадовало. Может, потому что все-таки не совсем дикари нас завоевали…
Мы представляем себе монгольские города этаким скопищем шатров да кибиток. А
тем временем археологи с удивлением раскапывают на их месте каменные дома, где
были водопровод и канализация. И это в то время, когда в Париже ночные горшки
выплескивали, как известно, из окон прямо на улицу, а сапожники наладились
делать сабо на толстенной подошве, чтобы удобнее было ходить среди нечистот… Не
Париж ругаю – повсеместное это было явление для XIII–XIV веков. Однако, как
видите, исключения также имели быть…
Орда имела своих ученых и поэтов – совсем недавно, кстати, вышла антология
ордынских стихов, впервые переведенных на русский язык.
И приходится признать: ордынцы были не большими варварами, чем весь
современный им мир.
А отсюда и любопытная кода нашей темы о Руси, ставшей щитом, укрывшим Европу
от варваров и позволившим ей взлелеять просвещение. Но давайте задумаемся. Щит,
по определению, укрывает нечто, нуждающееся в предохранении от посягательств лиц
и сил, на это нечто покушающихся.
Однако после своего ухода в 1242 году монголы на Европу больше не покушались.
Единственный значимый рецидив их экспансии в этом направлении имел место в 1259
году, когда в правление хана Берке (1256–1263 гг.) совершались набеги на
Венгрию, Польшу и на Балканы. Темники Тулубег и Ногай, возглавлявшие один из
этих набегов, дошли до Силезии, при этом в 1259 году были захвачены и сожжены
Краков, Сандомир и Бытом. Так что щит Европе вряд ли был нужен.
А вот из монгольских источников можно понять, что русский улус помимо своей
экономической ценности как источника дани играл и другую роль – щита,
предохраняющего цивилизованную и культурную Орду от посягательств варваров
Запада. Как видите, все зависит от точки зрения.
Надо сказать, с этой своей функцией Русь справилась блестяще. Четырежды Запад
предлагал русским князьям участвовать в крестовом походе против татар. Но вослед
Александру Невскому все они, за исключением Даниила Галицкого и Михаила
Черниговского (или, иначе, Михаила Святого), гордо отказывались: мы, мол, родных
татар в обиду не дадим.
И не дали – пока Орда не разложилась сама собой.
Источник:
Андрей Балабуха "Когда врут учебники истории. Прошлое,
которого не было"